Безрассудство. Сгоревший дом меня ничему не научил. Опять захотел типа подвижничать. Думаю – поеду в монастырь неподалеку. Буду там типа подвизаться в посте и молитве. Если вдруг матери будет нужна какая-нибудь помощь – я тут как тут. Электрички ходят часто. Приехал в монастырь трудничать. Типа пока. С прицелом на монашество. Надоел типа мне тогда мир хуже горькой редьки. Это был примерно третий год воцерковления. Подошел к отцу наместнику – благословился. Дал он мне первое задание – строительный мусор грузить в машину. Ну, думаю – супер. Тяжелый и непрестижный грязный труд. Ща типа ударю по гордости и своеволию. Буду ща послушание и смирение взращивать. Спрашиваю шофера – трудника со стажем в несколько лет: "Куда повезешь это?" Он: "На свалку". Среди мусора были плиты кг. по 100. Их было не поднять в кузов машины одному. Рядом – никого. Я изобретательно их поколол и забросил в кузов. Радуюсь, что выполнил невыполнимое собственными силами. Подходит наместник и хватается за сердце – типа я испортил тротуарные плиты. Я перевожу стрелки на шофёра. Шофер – в отказ. Типа не говорил ничего про свалку. Я крайний. Думал, что в шоколаде, а оказалось – в дерьме. Добро пожаловать в монастырь. Почти всегда в последствии – каждый день по нескольку раз, наместник при встречах восклицал: "Ага – вот тот самый, который испортил наши плиты". Я понял, что оправдание бесполезно и сменил тактику общения с батюшкой. Я прикинулся идиотом и стал говорить, что, мол, с дурака и взятки гладки, что мол, в детстве я играл деревянными игрушками, до 9-ти лет головку не держал от недостатка витаминов и пр., и пр. Пытался сменить его гнев на жалость. Но не тут-то было. Наместник, хитро прищурив глаз, ухмылялся: "Не-е-е-е-е, паря, ты не идиот, ты  - гораздо хуже. Ты – свободный и осознанный вредитель монастырского имущества." Или что-то типа того. Подробности я не помню, но смысл примерно такой был. Я думал – круто. Типа мученик Христа ради. Я типа во славу Божию тружусь в поте лица, а наместник вместо благодарности за это гнобит меня. А я за это типа молюсь за него. Круто, да и только. Поскольку в хоздеятельности я не оправдал надежд наместника, он поставил меня в трапезную – в посудомоечную. После одного или нескольких рабочих дней, однажды вечером, я обнаружил у себя на правой ноге, на месте древней травмы огромный варикоз.Как я понял – это от длительного стояния перед ваннами в моечной и на богослужениях, которые были обязательными для трудников. Показал монашескому начальству, курирующему трудников. Реакция – ноль. Типа на все воля Божия. А мать, думаю, на кого бросать? Не искушение ли это Бога? Появилась мысль, что не пора ли сваливать? Но тут выгнали из монастыря трудника, который в трапезной работал на сервировке. Вроде как за то, что немеренно хомячил шоколадные конфеты. Надо сказать, что сервировщик в трапезной имеет неограниченный доступ к продуктам, подаваемым им на стол. Трудно удержаться, когда перед тобою огромное количество вкуснейших и дорогущих конфет. Особенно для сдадкоежки. Меня поставили вместо него. Это удержало меня в монастыре. Сервировка предполагает непрестанное движение в трапезной. Варикоз пропал. Конечно же, конфеты я лопал тоже. Просто я не особо склонен к сладкому. Люблю горькое. Ну попробуешь иногда из любопытства неизвестный сорт конфет – и все. Все равно это воровство. Спросить боялся – типа мало того, что вредитель, так еще и гортанобесец. Принципиальной разницы между тем трудником и мною не было. Разница была только в количестве поглощаемого. Как говорится – не тот вор, кто ворует, а тот, кого поймали. Того было трудно нее поймать – хомячил он за полные щёки. И не жадный он был – помню и мне предлагал. Может быть, у того молоденького паренька было действительно трудное детство? Ну да ладно, помоги ему, Господи – запамятовал его имя, хотя мы жили в одной келье. На второй неделе моего пребывания в монастыре, наместник вроде бы как перестал вспоминать моё вредительство с плитами. Жизнь вроде бы налаживалась. Но не тут-то было. Опять бесенята проявились. Никогда нельзя расслабляться. Однажды, отсервировав столы к обеду, я ожидал братию в трапезной. Первым, как обычно зашел отче наместник – как тот самый дядька черномор. А за ним, как жар горя – 33 богатыря. Ремни-пряжки у братии лежали на пузах параллельно земле – как спина у моей бабушки. Умилительно было всегда смотреть, как братия, сглатывая слюну, рыскала глазами по столам, пытаясь определить-высмотреть и предвкусить наименования монашеских яств. Надо отметить, что я являюсь довольно искушенным гурманом. Обычным делом для меня были повседневные обеды и ужины в лучших и дорогих ресторанах Москвы. Но могу со всею достоверностью заявить, что в том монастыре кухня была лучше. Разнообразные блюда, свежайшие собственные продукты, профессиональные повара и молитва. Столы буквально ломились. Одной из самых больших проблем для сервировщика было умудриться разместить на столах всё то огромное количество брашен и пития. Вилки и ложки приходилось с огромным трудом втискивать в узкие щелки между тарелками. Отличие монастырской кухни от мирской состояло только в отсутствии мяса. Но его отсутствие с лихвою компенсировалось вышеперечисленными преимуществами. К тому же, когда я носил на помойку мусор, то нередко бросались в глаза упаковки от колбасы, ветчины, всяких нарезок, характерная пустая посуда и пр. кулинарный компромат. Правда, кто всё это употреблял – точно не знаю (не исключено, что и паломники). Машина в город за продуктами ходила ежедневно. Длительное их хранение не приветствовалось. Только свежатинка. Но я отклонился. Так вот – подходит отец наместник к своему столу и гневно возглашает: "Крупа есть, а где суп?" Типа второе принесли, а где же моё первое блюдо. Очень напоминает сказку про Машу и медведя. Я с ужасом понимаю, что единственный, кому я забыл принести кастрюлю с первым – это отец наместник. Он продолжает кричать: "Кто сегодня главный повар? Ужо я ему сейчас задам по первое число и пр." Я пытаюсь его успокоить – типа это я во всем виноват, батюшка. Типа во всём плохом есть и нечто хорошее – у всех уже остыло, а я Вам щас горяченького приволоку. Что называется – с пылу, с жару. Принес. Но не помогло. Иди, говорит, делай тридцать земных поклонов. А время трапезы ограничено. Понятно, что пока я буду бить поклоны, трапеза закончится и я останусь только со слюною – как и бедные чтецы, читающие во время трапезы нравоучительную литературу. Правда, им разрешено навёрстывать упущенное сторицей после окончания трапезы. Ну а что делать мне? Отошел от глаз подальше и давай бить поклоны с молитвой за батюшку и с просьбой Господу о прощении за то, что соблазнил наместника (образца благочестия для братии) к прилюдному гневу. Вернулся. Только сел за стол – тут и конец трапезе. Братия, выходя из-за стола выговаривали мне: "Ну что же ты так с наместником-то? Теперь он нам житья весь день не даст и пр." Я им: "Бес попутал, братия. Простите Христа ради." Сокрушенно качая головами, братия со знанием дела покидала трапезную. На следующий день утром, после т. н. братского молебна, подошел я к отцу наместнику под благословение. Говорю ему: "Простите меня, батюшка, Христа ради". И он мне тихо так: "И ты меня прости". Меня тогда это очень поразило и заставило усомниться во всем его гнобительстве меня. В последствии я укрепился в этом мнении. А дело было так. Все трудники из трапезной свалили по разным причинам. Ожидалось несколько сотен паломников. Я знал, что в одиночку не смогу обеспечить ни сервировку, ни мытье посуды. Выход был только либо в привлечении в трапезную других трудников с других участков, либо же в привлечении послушников, иноков (постриженных в рясофор) и монахов (постриженных в мантию). Я высказал свое мнение кураторам. Мне опять ответили, что на все воля Божия. Я понял, что пора сваливать. Неохота облажаться. Опять буду крайним. Подхожу к отцу наместнику и прошу отдать паспорт, чтобы уехать домой. Потому что послушание типа непосильно для меня. Что удивительно – человек, который меня всегда гнобил (и часто напоказ), вдруг самым решительным образом отказал мне. Я говорил, что не смогу выполнить послушание, а если и попытаюсь – загниет нога от варикоза. Я либо её лишусь и стану для монастыря обузой, либо помру. Он сказал, что ничего страшного – похороним, мол, на территории монастыря с почётом. Я сказал, что мать уже похоронила моего старшего брата и моей смерти не переживёт. С трудом удалось его убедить отдать мне паспорт и отпустить. Мне кажется, что все его гнобление меня было неким юродством, целью которого было смирить меня. По крайней мере, хочется в это верить. Иначе зачем бы ему удерживать вредителя и наглеца? 

Слезы. Первые два-три года воцерковления они текли по нескольку часов каждый день. Утреннее, вечернее правило, правило к Причастию, благодарственные молитвы по Причастию, акафисты, каноны и пр. – всегда лились слезы. Всегда в храме во время богослужений. Кроме того, они могли литься на улице и при любых др. обстоятельствах. Геморрой – слезные железы вырабатывали свой ресурс. Глаза были всегда красные и воспаленные - сухие. В них как будто насыпали песку. Слезы вызывали жжение. Кроме того, параллельно текли сопли. Дома еще куда ни шло. Мать спрашивала: "Чего ты все время сморкаешься?" "Хронический насморк»: отвечал я. И выбрасывал кучу туалетной бумаги. Она уходила она рулонами почти каждый день. Платки были бесполезны. После третьего года воцерковления систематические слезы остались только в храме. В других местах и обстоятельствах – непредсказуемо и временами. Но в храме тоже геморрой. Сугубый. Стоишь – а слезы ручьями, сопли пузырями. Надо же сморкаться. Людям мешаешь сосредоточиться на молитве. Соблазняешь их – кто-то думает, что ты козел, кто-то превозносит, кто-то подает полоумные советы, типа – помолись, Господь милостив и пр., и пр. . На девятом-десятом годах непрерывные систематические слезы в храме прекратились. Остались постоянные слезы только перед Причастием и после Него. На одиннадцатом году воцерковления закончились и эти слезы. Слава тебе, Господи. Бывало, придешь в храм и с ужасом понимаешь, что забыл дома салфетки или носовые платки – больших необходимо было не менее пары. Ну что делать-то? Подходить к Чаше с соплями пузырями? Кошмар-геморрой. Теперь – лафа. Ни забот, ни хлопот. Кроме греха.

Бесстрашие. Идешь, бывало, по тротуару или по тропинке в парке. Навстречу – отрок лет 6-7 или девица лет 14-15. Идут строго навстречу. Такое впечатление, что жигуленок прет по встречке в лобовую на КАМАЗа. Приходится КАМАЗу сторониться, чтобы избежать столкновения. И как им не страшно? Со страхом представляю, как лет через дцать КАМАЗ станет старой рухлядью, а бывшие бесстрашные жигуленки превратятся в неумолимых Катерпиллеров. Буду ли я тогда успевать уворачиваться?

Бесенята. Как же они хорошо тренируют терпение. То ли они супертрудолбивы, то ли их просто немеренно вокруг. Верёвки, лески, нитки и пр. сами собою то и дело завязываются в немыслимые, неразвязываемые узлы, цепляются за всякие ровные предметы так, что не оторвать и пр., и пр. Пытаешься взять в руки какой-нибудь безобидный предмет – а он как живой выпрыгивает. Вытаскиваешь зимою рыбку из лунки пытаешься её обвалять в снегу, чтобы не испачкаться её слизью – и так и эдак кидаешь её в снег, но она всё время падает в него одним и тем же боком. И так – постоянно. Дома только начинаешь переодеваться – сразу же в комнату заходит мама, доселе занимавшаяся чем-нибудь своим любимым. И так – постоянно. Иногда мне кажется, что вместо того, чтобы позвать маму из другой комнаты (сильно глуховатую на одно ухо), будет намного эффективнее просто спустить штаны. Но не хочется доставлять радость рогтым. Да, воистину бесенятские приколы – самое замечательное средство для выработки терпения. Помню, когда я санитарил в психушке, там тоже была отличная возможность поупражняться в терпении. Примерно каждые пять минут (а то и чаще), напр., ко мне подходил какой-нибудь болящий и в очередной раз спрашивал, когда же уже наконец подойдет автобус. И так иногда часами. Психушка – первое место моей работы в родном городе. Когда сделал ремонт дома, то решил пойти на работу. Хотелось куда-нибудь на самую низкооплачиваемую и не престижную. И чтобы людям польза была. Санитар в больнице казался мне идеальным вариантом. Прихожу в райбольницу к главврачу. Так, говорю и так. Он подозрительно спрашивает: "А чего это вдруг Вы к нам санитаром-то?" Я, дурак: "Типа заповедь о милости хочу исполнять и пр." Он отказал по причине того, что, мол, женщины будут стесняться, когда я им утки буду совать. Как будто мужики не стесняются, когда им утки женщины суют. Пошел в горбольницу. Там не было вакансий. Пошел в психушку. Там с неохотой взяли. Ведь думал поупражняться в милосердии. Не удалось. Руководство  психушки на общем собрании официально заявило, что пациентов нельзя любить. При этом многозначительно смотрело мне в глаза. Медперсонал сильно огорчался, когда я, напр., разрешал болящим вне графика (чаще одного раза в час - низзя) ходить в туалет. Особенно остро реагировали уборщицы, когда тапочки бегущих в туалет оставляли матовые отпечатки на глянцевом свежевымытом полу. Бедолагам обычно в таких случаях (при действии ограничений) приходилось ходить в штаны. Я слышал общее мнение о том, что психов надо вообще лишать жизни. Типа объедают общество и пр. . Говорили и о том, что одиноких больных "закалывали" ради их имущества. А я сильно огорчал медперсонал. Соблазнял его на гнев, клевету, осуждение и пр. . Пришлось, как и в случае с женою – свалить. При увольнении некоторые "обидчики" уговаривали меня не уходить – значит, совесть у них ещё не совсем была утрачена. В психушке я воочию испытал контакт с бесноватыми во время действия в них бесов. Тщедушные субтильные больные в одиночку запросто заваливали на пол здоровенных санитаров и, заломав им руки, усаживались к ним на спину. Вспоминается похожий эпизод из ап. Деяний при изгнании беса из бесноватого самозванцами. Однажды в мою смену один такой худенький и мелкий решил удрать из больнички. Я – пулей за ним. Выбежав в коридор, тот хиляк одним прикосновением ладони легко завалил на пол попавшегося ему на пути психиатра весом кг. в 150. Это я видел своими глазами, т. к. бежал за ним по пятам. Страха тогда у меня не было – был азарт охотника и долг санитара. Я быстро его догнал и схватил за руку, умоляя остановиться. Он молча тянул меня вниз по лестнице, хотя я был раза в три больше него. Может быть – Господь помогал, т. к. страх Божий всегда почти пребывал со мною там. Я бы, всё-таки, наверняка бы его не удержал – его рука медленно и неумолимо выскальзывала из моей хватки. Но вовремя подоспел случайно проходивший мимо др. санитар. Подоспели и два психиатра. Вчетвером мы кое-как оттащили неудачливого и слабеющего уже беглеца в палату. Он вдруг как-то сразу и немотивированно ослаб – стал словно ватный. Я чуть было не вывернул по инерции ему руки – не сразу понял, что беснование уже прошло. Позже я научился определять даже по глазам о приближающихся у болящих психичесикх приступах или беснованиях. Немедленно бежал за подмогой и за веревками – вязками. Буйных обычно фиксировали к койкам до окончания агрессии. Когда я устраивался в психушку, я был уверен, что моё пребывание в ней навсегда. Но не тут-то было. Учреждение милосердия на поверку оказалось рассадником ненависти и порочности. Пользуясь невменяемостью одних больных, другие этим пользовались в своих разнообразных порочных целях – напр., за сигарету, конфету и пр. . Очередной Облом Петрович. В психушке я не успел проработать и года. Жалко было оставлять больных – они так радовались, когда было моё дежурство. Им так не хватало простого человеческого отношения и общения – особенно завсегдатаям, которые там практически жили. Пациенты нашей психушки, как я понял – практически бесправные люди. Всегда в четырех стенах, жесткий режим, скверное и скудное питание (все лучшее как у Ильфа и Петрова по мародёрски съедал медперсонал), страшная антисанитария, хамское отношение, оскорбления, издевательства и пр., и пр. . Можно сказать, пациенты психушки – невольные и неосознанные мученики вне веры. Может быть, через безвинные скорби и спасут свои души. 

Страхования. Читая древние патерики и другую святоотеческую литературу, находишь много разнообразных свидетельств-примеров того, как бесы стращали святых подвижников. То ли времена уже другие, то ли я слишком слаб, но со мною они обращаются довольно нежно. Последние несколько лет мне всё время снятся только кошмары. Страхования извне перешли внутрь сновидений. Даже и не помню – когда точно в последний раз видел нормальный сон. Давно. Если еще лет пять назад я ещё летал аки птичка, то теперь – только между высоковольтными проводами и пр. . Правда, на втором году воцерковления, когда я ушел от жены и снимал квартиру, пару раз всё было не по-детски. Однажды ночью я просыпаюсь от немотивированного ужаса. Как обычно – исполнялась Литургия. У меня всегда круглосуточно и по сей день на си/ди проигрывателе дома поется Божественная Литургия. Нон стоп, олл репид. Открываю глаза. Вижу в профиль серый, сидящий у меня в ногах на кровати силуэт беса в виде человека, одетого в балахон на манер куклукс-клановцев. Лицо у него было скрыто капюшоном. Судя по высоте туловища и размерам – рост у него был метра три. Он молчал, но я ясно чувствовал его мысли без слов. Он беспредельно наслаждался своей неограниченной ничем властью надо мною, он демонстративно упивался ею, явно показывая мне моё ничтожество в сравнении с его могуществом. Всё моё существо было как бы парализовано неким никогда не испытанным доселе животным, леденящим, смертельным ужасом. Я еле-еле дышал. Всё тело, ум и душа пребывали в состоянии полной, абсолютной импотенции. Всё мое существо было заполнено только ужасом и больше ничем. Я не мог ни помолиться, ни сказать никакого слова, ни крикнуть, ни позвать на помощь соседей – ничего. Полный коллапс всего естества. Жуткое ощущение полной подчинённости, беспомощности и вернейшее предчувствие неминуемой погибели. Ясно чувствовал его самодовольную ухмылку и злорадство. Потом он без слов приказал мне приблизиться к нему. Одеяло поползло к ногам. Голова и туловище стали самопроизвольно приподниматься – тело как бы само по себе начало принимать сидячее положение. Я ясно понимал, что сейчас наступит конец. Невероятным усилием воли, не открывая рта, не разжимая губ я еле-еле процедил сквозь зубы, как бы выдавил из себя без выдоха–воздуха Иисусову молитву. Раздался страшный по громкости и злости рёв. Он исчез. Я просыпаюсь еще раз – Литургия продолжала исполняться без перерыва с момента первой побудки. Я вскочил с кровати и побежал в ванную смотреть в зеркало. Я был в полной уверенности, что весь поседел. Обошлось. Приходил он и во второй раз недели через две. Тоже ночью. Так же просыпаюсь и слышу Литургию. Но стоял он уже на коленях на полу у моей головы слева. Он был уже нормального человеческого размера и в том же сером балахоне. Хотя он стоял ко мне анфас и рядом, лица его было не рассмотреть – всё было серым. Всё повторилось, но в гораздо меньшей силе. Я сразу же помолился, не предоставив  ему удовольствия поглумиться. Он немедленно с диким рёвом исчез. Я опять проснулся ещё раз – Литургия исполнялась без перерыва. В третий же раз он чисто-просто-реально приснился в профиль огромного размера по пояс в том же прикиде – зависшим как бы в воздухе. Я просто в уме посмеялся-усмехнулся ему и он молча исчез-растворился. Я не просыпался тогда, но сразу вспомнил этот сон утром. Поделился с батюшкой. Он подтвердил мою гипотезу о том, что это были страхования бесовские. На современный манер.

Молитва. Когда я начинал воцерковляться – рядом не оказалось ни одного настоящего христианина. Но тогда я этого не понимал. Потерял примерно полгода. Я тогда смотрел на всех воцерковляющихся раньше меня как смотрит детсадовсий ребёнок на своих воспитательниц-взрослых. С одной стороны это хорошо – типа я доверчивый аки дитя. А с другой стороны плохо – исполнял дурные советы. Меня учили, что надо молиться, как в церкви молятся чтецы, дьяконы и священники. Трудно было с этим поспорить вступающему в церковь клоуну. Везде и всюду в церквах строчат как из пулемёта. И меня так учили. И так же строчил. Даже чаще. У меня, как у бывшего спортсмена и некурящего – огромный объём лёгких. За один выдох я выплёвывал огромное количество молитвенных слов. Никто из моих молитвенных православных кураторов за мною не поспевал, когда мы вместе готовились к Причастию и очередь читать Правило переходила ко мне. Помню как-то раз, когда я дома читал Утреннее правило, я представил себя (в соответствии с советами) чтецом в церкви. Восторг и эйфория охватили меня. Правило пролетело мгновенно. Хотелось читать, читать, и читать. Но что-то меня смущало. Слишком уж всё было кайфово. Посоветовался с батюшкой. Он ничего определённого не сказал. Но некий внутренний голос (ангела Хранителя?) мне подсказывал, что это – лажа. Я поверил ему. Но всё равно строчил, лишь перестав воображать из себя чтеца. Эйфории больше не было. Но я знал, что если бы захотел – она бы вновь возникла. Так прошло примерно полгода. Потом мне дали послушать кассеты проф. МДАиС Осипова А. И. Потом я прослушал все его лекции в нете, все видеокассеты, которые были в продаже к тому времени. Алексей Ильич вправил мне мозги. По его рекомендациям я начал читать книги. Всё прояснилось. И сразу всё изменилось. Господь стал показывать мне правильные способы молитвы. Я вдруг неожиданно для себя самого умом уходил в сердце и пребывал там как в утробе матери. Слова молитвы исходили как бы не из уст, а как бы из сердца. Непередаваемые и совершенно новые впечатления. Потрясающие. Независимо от своей воли, среди бела дня я вдруг переносился вниманием в сердце ко Христу и пребывал с Ним там весь день. Сам Господь учил меня. Показав мне как надо и должно, дальше Он оставил меня с моим трудом. Только через год упорных упражнений я получил от Господа способность при любых обстоятельствах пребывать с Ним в сердце – умную молитву. Я не пытался вставать умом в сердце силой – делал только некоторые попытки воспроизвести ранее испытанное. Знал – что это под силу только Ему. Знал и монашеское древнее делание. Специально изготовил низенькую табуреточку. Склонял голову к коленям. Вдыхал, следя вниманием за воздухом из горла в сердце. Ничего не помогало. И я ждал. И через полтора года воцерковления Господь дал. Теперь у меня высокая планка. Мне не достаточно просто молиться. В голове, например. Не достаточно просто памяти Божией. Я должен быть со Христом в сердце. А если не так – то и никак. Дал Господь талант – будь добр пустить его весь в оборот. И не меньше, чем весь.

Воцерковление. Когда я решил воцерковляться, я остро видел самую главную свою проблему – маловерие. Поэтому, когда я пришел на свою Первую Исповедь, я особо отметил это своё желание батюшке. И Господь не заставил долго ждать. Буквально через пару дней. В конце рабочего дня мы с православными корешами употребили у меня в офисе по нескольку баночек пивка и я поехал домой из Москвы на электричке. К тому времени уже были огромные пробки и на машине ездить было медленнее, чем на общественном транспорте. Не говоря уж об алкоголе за рулём. Ну так вот. Еду я еду в электричке – ни о чём таком не подозреваю. Вагон был переполнен – я стоял в его начале у открытого окна. Был конец апреля-начало мая. Денёк стоял ясный, тёплый – я уткнулся фейсом в пролетающие мимо пейзажи и думал о том, какое я ничто. И вдруг произошло нечто. Пересказывать человеческими словами – это значит ничего не сказать. Как и св. ап. Павел писал, что не приходило то на ум человеческий, не слышало то ухо человеческое и не видел того глаз человеческий. В русских народных сказках говорится, что ни словом сказать, ни пером описать и пр. . Действительно. Господь явил Себя мне. Кому? Какому? Где? Клоуну. Полупьяному. В электричке. Как? Безвидно. Безобразно. Сказать, что я почувствовал Его любовь к себе – это значит ничего не сказать. Сказать, что я почувствовал Его всепрощение – значит ничего не сказать. Все слова – ничто. Если я попробую пересказать то, что произошло с нетрезвым идиотом в переполненной электричке, то я уподоблюсь тому самому слону в посудной лавке – только все опошлю. Нет адекватных слов в человеческом лексиконе. Наверное потому, что это очень редко бывает. По крайней мере я их - не нахожу. Примерно полчаса длилось моё личное знакомство с Господом. Слёзы лились от счастья тихо и непрерывно. Это не была физиология. Я ни разу даже не всхлипнул и не сморкнулся. Слёзы были подобны росе. Примерно через полчаса непосредственное Личное общение закончилось. А его последствия-ощущения продолжались до следующего утра. Выражалось это в ощущении всепоглощающей любви ко всем окружающим меня людям. Утром я приехал в офис и поделился угасающими уже к тому времени впечатлениями со своим опытным православным другом. Он сказал, что я впал в прелесть и порекомендовал исповедоваться в этом. Я испугался. Через несколько дней я исповедовался. Батюшка никак не отреагировал. Как будто был глух. Но с тех самых пор я уже не был просто маловером. Я даже не стал верующим. Я стал знающим. Всего-то исповедался в маловерии. И Господь явил Себя сразу – не ожидая тихого и безлюдного места. Не ожидая моей трезвости. Всё просто - Он явил Себя мне по первому моему требованию. Как искренне поклявшемуся жить впредь по Его заповедям. Поэтому теперь я не просто верующий. Теперь я знающий. Поэтому с меня и спрос сугубый. Если от Христа откажется не знающий Его Лично – то с него и взятки гладки. А я знаю Его. Знаю, как Он меня любит. Я видел это.

Упрямство. Мне не хватило сгоревшего дома и монастыря, чтобы понять, что от мира-бесов нигде нельзя скрыться. Мне по-прежнему хотелось подвизаться в посте и молитве. Поехал в областной центр, записался там на курсы операторов газовых котельных и закончил их. Наш городок стоит на берегу большого водохранилища. Там расположено много различных по величине островов. Иногда они образуют целые архипелаги. На одном из таковых ещё с советских времен доныне располагается научно-ветеринарная база одного из московских институтов. Эту базу в народе называют ящурной станцией. Там находятся скотные дворы со всевозможной скотиной, жилые дома, лаборатории, гостиница и вся необходимая инфраструктура. Туда я и устроился оператором в тамошнюю котельную. Котельная была крутая – недавно установленное итальянское оборудование почти не требовало присмотра, т. к. работало в автоматическом режиме. Работали операторы по одному, сутки через трое. Лафа, да и только для православного подвижника. Так я тогда думал. Я еще не знал, какая засада меня там ожидает. Я по-прежнему хотел убить двух зайцев. Пребывая на острове вдали от мира, я имел возможность в любое время приехать к матери. С острова на берег и обратно ежедневно по нескольку раз в день курсировал катер. Кроме того, по просьбе сотрудников базы катер мог делать внеочередные рейсы. На берегу в гараже базы у меня стояла китайская мопедка, на которой я мог за 15-20 минут доехать до дома. Типа всё продумано, всё схвачено и т. д. . Жить я устроился в подземном бункере аки древние отшельники в пещерах. В бункере было электричество, водопровод, вентиляция, всевозможные мастерские с соответствующими оборудованием, материалами и инструментами. После небольшой модернизации и ремонта моё жилище стало идеальным. У меня сложились замечательные отношения с островитянами – и с начальством, и с рядовыми работниками. Казалось, что жизнь налаживалась. Природа, рыбалка, грибы, ягоды, физический труд, пост, молитва, размышление и пр. . Бывали нередко дни, когда я почти не видел людей. Одиночество мне тоже нравилось. Ну как же – когда тебя никто не раздражает, ты кажешься самому себе таким замечательным. Казалось, что ничто не предвещало. Прошло чуть больше года. И тут на остров приезжает жить и работать скотницей довольно миловидная и молодая женщина. Ей выделяют один из свободных домов и просят меня помочь ей обустроиться. Чиню крышу, вставляю стекла, зимние рамы, ремонтирую двери, замки, заделываю щели и пр., и пр. . Дарю ей тёплую одежду, продукты, посуду и др. хозяйственную мелочь. Короче – взял над нею шефство. Она приехала с одним пакетом. Говорила, что верущая. Ну, думаю – буду окормлять заблудшую душу на её пути к спасению. Но всё вышло совсем по другому. Она влюбилась в меня с первого взгляда. И очень сильно. Как женщина – она мне нравилась тоже, хотя и была далека от моего идеала. Но особенно меня отпугивало то, что она очень любила осуждать и хвастаться. Но обещала воцерковляться. Мы очень часто стали общаться. Я рассказывал ей о вере. Она типа внимала. Каждый день стала читать Библию. Я радовался, думая, что человек начал движение к Богу. Да ещё с моею помощью. Но всё чаще я стал замечать с её стороны сильную похоть по отношению ко мне. Это стало меня немного напрягать. Мало того – постепенно я стал замечать похоть к ней и в себе. Однажды вечером похоть разразилась во мне подобно извергающемуся вулкану. Такого я не испытывал никогда в жизни – даже и в годы юношеской гиперсексуальности. Вскочив в лодку, я уплыл на дальний остров. Я понимал, что если я останусь, то не смогу преодолеть похоть и совершу блуд. Несколько часов я ходил по лесу с непрестанной молитвой и покаянием. Ничего не помогало. Похоть не угасала. С тех пор она почти всегда была со мною, лишь меняя время от времени свою интенсивность. Я понимал, что мир настиг меня и здесь. Что от себя не скроешься нигде. Я осознавал, что Господь вразумляет меня через бесовское пленение. Чтобы понизить уровень моей гордости смирением – видением своей полной немощности и ничтожности. Добро пожаловать на остров. Казалось, что ноги сами меня всегда вели к её дому. Всегда стоило огромных усилий пройти мимо. Мы продолжали часто беседовать за чашкой чая или за сковородкой жареной рыбы, которую она научилась готовить довольно неплохо. Одними из её достоинств были потрясающие искренность и открытость. Одними из пороков – подозрительность и ревность. Мы очень откровенно разговаривали о своих чувствах друг к другу да и вообще за жизнь. Однажды вечером она упросила меня просто полежать с нею рядом – типа замёрзла. Я решил провести эксперимент – смогу ли я после нескольколетнего воздержания устоять в этом искушении, сохраняя внутреннюю умную молитву. Тем более, что.похоть на тот момент вроде бы была у меня небольшой. Да – бесы великие стратеги и тактики. Можно было сказать, что эксперимент закончился удачей – я просто пролежал голый с нею голой около часа. Молитва сохранялась непрерывно. Глупец. Бесенята разводили меня за полкопейки. В следующий вечер она уже умолила меня позволить ей сделать то, что обычно делают тайки посетителям под стойкой бара. Я подумал – а почему бы и нет? Это ведь не собственно секс. Это как бы поцелуй. Это типа не есть блуд в общепринятой традиционной форме. Да и к тому же если женщина так сильно просит. Да и к тому же мне хотелось продолжить молитвенный эксперимент. Меня когда-то очень поразила удивительная история из жизни одного юродивого. Зашедши в женскую баню, он сохранял молитвенное состояние. А тут покруче будет. Дай, думаю, проверю себя на вшивость. Эксперимент прошёл успешно. Непрестанная молитва сохранялась непрестанно на всём его протяжении. При этом моё тело функционировало безукоризненно с сексуальном аспекте. Казалось, что я легко осуществляю полный контроль как над телом, так и над похотью. Эякуляции я не хотел и её не было. Мне очень легко было сдерживать степень возбуждения. Типа контроль. Эксперимент был настолько длительным, что она, бедная, совершенно выбилась из сил. Предложила перейти к традиционному стилю. Я отказался – типа это уже блуд, смертный грех и пр. . Как будто бы произошедшее не было блудом. Отмазка. Бесы опять разводили меня за полкопейки. Профи. Шаг за шагом, медленно, но верно, они продвигались к исполнению своего коварного замысла. Через пару дней я приехал на остров от матери, привезя от неё кучу всякой домашней снеди. Пошёл на берег озера. Развёл костерок. Пожарил на веточке котлеты, выпил. Много. Бесы знают, что делают. Смутно помню, что было дальше. Как в тумане пришёл к ней. А дальше всё произошло по полной программе. Эксперимент продолжался. Опять типа успешно. Я мог сохранять умное внутренне молитвенное состояние при любых обстоятельствах. Типа крут. Бесы по-прежнему имели меня как хотели. Они достигли своего. Я понимал, что свободно и осознанно совершаю смертный грех. Но бесы шептали мне, что ты же жертвуешь собою ради воцерковления – спасения другого человека. Типа через блуд – в церковь, в Царство Небесное. Бред сивой кобылы. Я предложил ей замуж на условиях воцерковления, жизни по заповедям Христовым вообще и полного послушания мне как мужу. Она радостно согласилась. Я тоже был рад – типа обманул бесов. Но был один нюанс. Мне было наплевать на свою собственную посмертную судьбу. В геенну огненную – так в геенну. В муки вечные – так в муки. Мне даже по барабану был Христос – радуется Он или огорчается. Побарабанное настроение – безразличие к себе и к Богу. И хотя я вроде бы сохранял и пост, и молитву, благодать Божия оставила меня. Богооставленность. Впервые я испытал её в полной мере. Вскоре на остров приехала её мама. Мы подошли под благословение брака. Она отказалась благословлять, не объясняя причин. Мудрая женщина. Недолго продолжалась моя иллюзия псевдосупружеской идиллии. Она не желала жить по заповедям Христовым. Не хотела воцерковляться, каяться, слушаться меня ни в чём. Не хотела даже в храм сходить. Резко усиливалась в осуждении, хвастливости, подозрительности, клевете, неблагодарности и пр., и пр. . Ревность её была непомерна. Она считала, что я огуливаю на острове всех от мала до велика – от детей до старух. У неё стали развиваться глюки, в которых она отчётливо видела, как ко мне в бункер и в котельную тётки ходят одна за другою непрестанно. Я понял, что бесы в очередной раз развели меня. Я отказался от брака с нею. Она не сильно огорчилась, мне кажется. Её "любовь" ко мне исчезла. Бесы её образовали, они же её и удалили за ненадобностью. Дело-то ведь сделано. Пошел на Исповедь. Так и так – сблудил, мол, батюшка, многократно свободно и осознанно. Отлучил меня от церкви на 40 дней. Испугал богооставленного мыша крупою. Отпуск продолжается. Лентяй радуется. А душу накрыло глубочайшее смирение на грани отчаяния. Чувствовал себя ниже всякого низенького плинтуса. Полное отсутствие какого-либо дерзновения. Парадокс – всегда с ностальгией вспоминаю то состояние. Ну почему, чтобы смириться, надо обязательно смертельно согрешить? Неужели же нельзя быть как все нормальные люди? Клоун – он и есть клоун. Постепенно все пришло в норму. Жизнь пошла по прежней колее. Слава Тебе, Боже. Но ситуация с моей несостоявшейся женою на этом еще не закончилась. Он имела следующее и скорое продолжение. Сижу я как-то зимою на рыбалке. Звонок. С трудом достаю из широких рыбацких штанин телефон. Звонит один из полицейских начальников и предлагает посетить такого-то следака по особо важным делам в горследкоме. Типа на Вас поступило заявление от отца такой-то гражданки (называет ее имя-фамилию) о том, что Вы систематически и в извращенной форме насилуете его дочь. Приплыли, товарищи. Если бы я сидел в то время на дубе – я бы с него рухнул. Хорошо, что это был рыбацкий стульчик. Прихожу к следаку. Молодой парень. Рассказал, как было дело. Поржали. Ушёл. Обошлось. Что радует – после короткого гнева, вызванного моими рогатыми кураторами, у меня и было, и сохраняется очень хорошее отношение к ней. Очень хочется её спасения. Чувствую и некую вину перед нею. Очень хочется и видеть её, и общаться. Но – низзя. Всё-таки опыт какой-никакой даже и я приобретаю. Да и следак посоветовал ни в коем случае не контактировать с нею. Он сказал, что она может, напр., оцарапать меня и накатать заяву на меня как на изнасиловавшего или попытавшегося. И сказал, что тогда меня обязательно посадят. Я внял. Свалил с острова. Зачем искушать Господа? Да и мама к тому времени уже ослабла – требовала большего внимания. Да и как показала жизнь, от искушений никуда не убежишь - ни в монастырь, ни на остров. Бесы везде идут следом. Наверное, между нами уже сложились какие-то дружеские отношения, раз они так не могут без меня. Да и я, как показывают факты – тоже  неравнодушен к тем сладеньким и ядовитым конфеткам, которые они мне непрестанно предлагают. 

Отчаяние. Как часто кажется, что не спасусь. Что типа всё. Что полное чмо. Что реальное фуфло. Что тот самый отстой. Что надоевший всем и вся осадок–подонок (т. е. то, что на дне – в аду). И товарищи-ближние с удовлетворением нередко всё это подтверждают. Даже иногда категорически настаивают. А другие – как бы вроде наоборот, но на самом деле лишь свидетельствуя о вышевидимом, явно льстят. Типа ты, парень - суперский православный перец. Спустя же пару дней – с ревностью, достойной лучшего применения, присоединяются к своим товарищам, с великою ревностью, бросающим в меня камни. От кого это? От чего это? Кажется, что всё-таки от бесов. Потому что никого не хочется судить-осуждать. Всех очень жалко. Хочется, чтобы все спаслись. Чтобы все были счастливы. Вне всякого исключения. Ведь ни на кого нет и тени обиды. Реально. Отсюда – надежда. Сказал же Господь – не судите и не судимы будете. Не осуждайте – и не будете осуждены. Неужели же так всё просто и легко? Типа не за святость, а за незлобивость спасаются люди. Ведь снаружи я ничем не отличаюсь от тех, которые вокруг меня везде и всегда. Но всякий раз, когда я встречаюсь с проявлениями ненависти, сердце замирает от боли. И снова подступает видение собственного чмошества. Потому что и в себе я постоянно наблюдаю наличие ненависти. Даже к маме. Реальное. Нередко совсем и не мотивированное. И так всегда. И так везде. Парадокс. Репа трещит от напряга. Вопрос-то ведь не шуточный – о спасении. Мне кажется, что полезнее пребывать в ощущении погибели и надеяться на милость Милостивого. Лишь бы хватило терпежу.

Рыбалка. Всё-таки хорошо, что я рыбачу. Папа мой был страстный рыбак. Так мама говорит. Наверное, мне генетически от него передалась потребность к рыбалке. Она не только зависть во мне проявляет, но и кучу др. пороков. Прихожу я, бывало, на своё место. А там уже сидит некий рыбак. На моих лунках. Ясно чувствую гнев. Попадос. Типа я бурю лунки, кормлю их, а тут пришёл партнёр и сидит на халяву. Типа несправедливость. Да и скупость здесь тоже в придачу. Прикормка ведь стоит денег. А бесёнок подзуживает – типа лучше бы ты деньги на прикормку отдал нищим и пр. . А так – халявщик поимеет. Да и рыба с этих лунок пойдёт не нуждающимся в ней через меня, а этому наглецу. Отмазка. Св. отцы говорили, что только то принадлежит человеку, что он бескорыстно отдал ближнему. Только с этим он и выйдет из земной жизни – с багажом жертвы. И деньги мои на прикормку ведь от Господа, и здоровье, с помощью которого я бурю лунки – тоже от Него. Нету моего ничего. Но всё равно злюсь на бедолаг, занимающих "мои" лунки. Да ведь и озеро-то тоже Божие. Ну не моё же, в самом деле. А если бы не рыбалка – я бы никогда бы не обнаружил в себе ни злость, ни скупость. Типа последнюю рубашку отдам ближнему и пр. . Бывали и курьёзы. Иду к лункам ранним утром – затемно ещё. Но вижу издалека, что там кто-то сидит уже. Успокаиваю себя покаянием, молитвою, вышеизложенным рассуждением и пр. . Но чувствую, что плохо помогает – всё равно злюсь. Типа – где же справедливость и пр. . Подхожу к челу и типа с любовью спрашиваю его – что же ты типа того на мои луни засел? А он – типа пришел ночью и не заметил. Посреди огромного озера сел точно на мои дырки. Прикольно заливает. Вероятность ведь нулевая. То ли бесенята его развели, то ли врёт. Я склоняюсь ко второму варианту. Говорю ему уже с несколько уменьшевшейся любовью, что типа это моё место и ему надо отсюда сваливать ради сохранения его здоровья. Ну попросил бы прямо – прости и разреши половить. Понятно, что я бы с радостью согласился бы. А тут –типа лжёт чел. Типа наглеет. Типа надо его проучить ради его же пользы. Чтобы в наглости не возрастал – для его же спасения. Типа того. А он вдруг просто предлагает мне бухнуть огненной воды и закусить хлебом и салом. И разойтись с миром. Ну хоть так. Соглашаюсь, конечно. Типа – принимаю извинения в натуральной форме. Курьёзов на рыбалке много бывает. Ловлю, помню и вдруг вижу, как подходит мужик с жердью и суёт её в одну из моих лунок. Типа это мои лунки. У меня от такой наглости аж дар речи пропал. А без рыбалки разве же я бы так себя узнал? Или, напр., ловлю, ловлю месяца два на одном месте – и вдруг в один прекрасный день приходит некий пенсионер и садится ловить на моих суперуловистых лунках. Узурпатор!!! Типа это не мои лунки, а некоего Ивана Петровича, который позволил ему здесь половить. А я сам типа наглец – ловлю на чужом месте. И таких приколов на зимней рыбалке – море. И только благодаря ей могу явно заметить в себе и раздражение, и гнев, и скупость, и неблагодарность, и самонадеянность, и зависть, и леность, и ненависть, и пр., и пр. пороки. Спасибо рыбалке и Подателю её.

Умиление. Еду я сегодня на рыбалку. Проезжаю, как обычно, по одному переулку. Там, как правило, всегда прогуливается женщина моего возраста Кустодиевской дородности и запросто, по-деревенски одетая. Как бывший санитар психушки, могу со всякой уверенностью сказать, что она - "наш клиент". Не в себе, короче. Просто не буйная, вот и на свободе. И лицо вроде бы знакомое - точно, наверное знал её по больничке. А сегодня - оттепель. Проезжая мимо неё, бодро спрашиваю - ну что, весна-то скоро ли? Она, скромно и как-то по-девически потупив очи, отвечает, что уже пришла. Я абсолютно уверен, что она намного ближе к Богу чем я и мне подобные - другие типа православные. И какая-то непонятная радость переполнила меня тогда.

Ряды. Иногда смотришь – в храме появился новый прихожанин. Радуюсь – наши ряды пополняются. Особенно радуюсь, если это мужик. Или парень. В общем – наш человек. Потому что основной-то православный контингент состоит преимущественно и как правило, из особ женского пола. Хотя конечно же – и женщинам тоже радуюсь. Но от мужиков – больше. Еще больше радуюсь, когда новые прихожане постепенно утверждаются в регулярном посещении храма и постоянно участвуют в Таинствах – реально воцерковляются. И скорбит сердце, когда вдруг человек, как минимум несколько лет постоянно ходивший в храм, вдруг совершенно исчезает. Наши ряды редеют. За многие годы, которые я хожу в наш храм, я заметил, что подавляющее большинство новых прихожан со временем расцерковляются. Скорбь. Я думаю, что это от неправильного воцерковления. Воцерковление, мне кажется, должно предварять покаяние. При его отсутствии, новообращённый со временем ч. н., наедается новыми церковными впечатлениями. Церковь ему просто перестаёт быть интересной и нужной. Доказательством тому служит повсеместное исповедание по шпаргалкам. Скорбь. Сидит такой прихожанин и зубрит, бедный, перед своей очередью на Исповедь. Очень похоже на студенческий зачёт. На его сдачу. А батюшка – типа профессор. Зачёт-незачёт. Скорбь. А когда душа отойдёт в мир иной – она там что, все свои записки с собою заберёт? Как же не покаявшаяся истинно, всем сердцем душа будет проходить мытарства? Тоже формально, что ли? Но там это трюк не прокатит. С бесами шутки плохи. Скорбь. Читает батюшка молитвы перед Исповедью. Задом к пастве. Тихо бубнит со скоростью ППШа себе под нос – ни одного слов не разобрать. И зачем такие молитвы нужны исповедникам? Но – надо. Ритуал. Если не был на молитве – то низзя исповедоваться. Можно подумать, что кто-то вообще был. Можно подумать, что и молитва вообще была. Стоит батюшка – потрескивает себе для себя. Всё чин-чином. Как положено. Справа мимо исповедального аналоя периодически в сторону алтаря проходят женщины. Певчие с клироса. Платки они одевают уже перед алтарём. Хороший пример для подражания. Скорбь. Всякий раз, когда начинают стучать каблучки, батюшка поворачивается всем корпусом на их цокот и провожает взглядом очередную несостоявшуюся Галину Вишневскую. И все будущие исповедники – тоже вслед за своим пастырем учителем, примером для подражания. Стадный рефлекс. Скорбь. Я-то не поворачиваюсь, потому что научился различать персонально весь церковный причт заочно по шарканью тапочек или характерному звуку туфелек. Спец по женскому полу. Давно уже их всех изучил, обсмотрел, обслушал. И зачем я вообще в храм хожу? На тётек пялиться. Дурдом. Скорбь. Несколько лет понадобилось батюшкам, чтобы запомнить моё имя. И это того, кто исповедовался два раза в неделю. Должен ли пастух знать имена своих овец? Как минимум. А вообще-то каждого нового прихожанина священники должны курировать индивидуально. Мне кажется, что они даже и не замечают изменений в приходе. Старый ли, новый ли, появился ли, исчез ли. Некогда на это обращать внимания. Хлеб насущный надо добывать. Скорбь. Вот и исчезают из-за равнодушия и формализма пастырей новые овцы. Поэтому и ещё те немногие, кто воцерковлялся и несколько лет –тоже  исчезают бесследно. Скорбь. Сначала кажется, что не всё еще потеряно и просто они куда-нибудь на время уехали или приболели. Но постепенно, с течением времени начинаешь понимать, что - нет. Что наши ряды поредели еще на одного бойца. Или нескольких. Сколько таких примеров я видел – ой-ё-ёй. Скорбь.  

Сегодня последний день масленицы – мясопустной недели. Воскресенье. Завтра начинается Великий пост. У меня рабочий день. Сижу в котельной и нажимаю клавиши нетбука. Мои щупальца не совпадают по размерам с ними – поэтому часто нажимаю сразу две. От этого – опечатки. Вчера с утра перед рыбалкой мама говорит – сынок, скушай колбаску. Типа - всё равно собакам. А я – только что из храма после Причастия. Колбаска имела неприглядный вид. Потемнела и заветрилась. Но не собакам же. Бережливость. Понюхал. Вроде ничего. Химия прогрессирует. Бумага, крахмал и соя пахнут как мясо. Скоро и вкус будет похожим. Сосиски по 100 рублей за кило и ниже. Несколько лет назад хотел я обратить в веру одноклассника. Звоню ему и предлагаю бухнуть. Типа за этим делом и оглашу незаметно. А был пост. Захожу в магазин. Смотрю на сосиски за 80 руб. и беру упаковку (кг. 2). Думаю – мяса там точно нет, а однокласснику будет приятно. Посидели, поговорили. Сосиски ели не только мы, но и его мама, и её типа муж. Никто ничего поддельного не заметил. Я крут. Типа кормилец. Но жаль, что одноклассник не хотел каяться. Блудник, как и я. Хотел воцерковляться с блудом. Я запретил. Типа знаю, что говорю. Но ведь знаю же. Опыт. Он послушался. Хороший парень. Подождём – может быть, ещё и покается. И наши ряды пополнятся. Когда я рассказал эту историю одному замечательному сельскому батюшке, то он пожурил меня – типа нельзя вставать между человеком и Богом. Типа это я встал. А между Богом и одноклассником стоял не я, его свободный и сознательный блуд. Если бы он без покаяния начал типа воцерковляться – всё равно бы ничего не получилось. Максимум через пару месяцев он бы вернулся к своему греху. И расцерковился бы. А я бы был виноват, что не предупредил его. Я же не властен над ним. Я просто сказал своё решительное мнение. Я знаю прелюбодеев в церкви. Типа давно воцерковлённых. Они исповедуются, причащаются и пр. . Скрывают ли они свой грех на Исповеди? Думаю, что да, т. к. не считают это грехом. Мнение Христа и св. отцов они игнорируют. Типа сами с усами и пр. .Но это отдельная тема. Продолжу про мамину колбаску. Съел, запил парой стопок огненной воды. Приехал на озеро и – началось. Живот болит, в теле слабость. Колбасная отрыжка. Отвращение к колбасе. Подташнивает. Так-то поститься легко. Жидкий стул. Попробуй им кинуться в кого нибудь - например, в целях самообороны.Тяжело. Типа отравление. Последний раз понос был у меня в армии – когда ехали на стрельбы в Казахстан. Там были только вёдра. Ехали в деревянных товарняках с нарами. На остановках все бойцы сигали в придорожные кусты. Но тогда было лето. А ныне же зимняя рыбалка. Пока всё с себя снимешь. И так несколько раз. Прикольно. Прихожу домой с рыбалки и говорю маме, чтобы больше не кормила меня этой типа колбасой. До утра продолжалось. К утру вроде бы утихло.Утром, перед уходом на работу мама уговорила меня взять с собой плавленый сырок "Дружба" и рульку ливерной колбасы. Типа ведь всё равно собакам. Взял. Завтра Великий пост. Мама обычно не готовит постами мясное. Это хорошо. Может быть, моё пузо убавится хотя бы на полметра. Хотя, можно и картошкою забивать его до отказа. Да. Обжора.

Одиночество. В самом начале воцерковления оно было максимальным по своей силе. Постепенно это ощущение ослабело. И продолжает ослабевать. С каждым днём усиливается ощущение своей сообщности, сопринадлежности к людям. Одиночество отступает на второй план. А раньше это была очень сильная скорбь. Во всём городе нет ни одного друга. В храме – либо юнцы желтопузые, либо пенсионеры странного вида. Женщин много – но все либо замужем, либо же очень странные. Типа наши клиенты. Есть один мой ровесник. Пригласил как-то его в гости. Закосил под придурка. Он закосил под знатока. Но ни на один мой вопрос он не ответил. Мама накрыла поляну. Выпили по пузырю. Чаю он даже не выпил. Удрал, не попрощавшись. Я его чем-то напугал. Одиночество. Неосознанно присматриваюсь к теткам в храме. Типа как к потенциальным жёнам. Человеку ведь типа плохо быть одному. Типа самый эффективный способ решить проблему одиночества – жениться. Однажды увидел её. Рост – примерно метр семьдесят пять. На полголовы выше меня. Ща типа потрясу её своим интеллектом (раз ростом не удался). То, что надо. Фигура и походка – как у примабалерины. Грация. Мой антипод. Предел мечтаний. Эталон. Мила. Натуральная блондинка. Никакой завивки – прямые волосы. Без косметики. Типа смиренна. С ревностью бьёт земные и поясные поклоны. Типа интеллект на челе. На мужиков – ноль эмоций. Типа целомудренна. Одета стильно – сборная юбка до земли и пр. . Я – в стойку. Потенциальная половинка, типа. Подхожу. Так, мол и так, хочу познакомиться, проводить до дому. Охранить от хулиганов и пр. Она не против. Проводил . Познакомились. Разведена. Живёт неподалёку от меня с сыном в частном доме со всеми удобствами. Чуть младше меня. Детский педагог. Любит животных. Суперский кандидат на жену. Общаемся. Типа верующая. Типа хочет жить по заповедям Божиим. Типа кается. Типа, мол, блудила по немощи. Но, типа, мол - не такая я. Понимаю. И я блудил. И я типа не такой. Типа общность душ – на лицо. Типа надо жениться. Да и типа любовь у нас обоих наступила скоро. Пинка под попу мне дала мама. Однажды говорит, что я типа хочу и её смерти, и выгнать её из дома, и пр. . Спросил её – мол, ты что , хочешь, чтобы я ушёл? Она сказала, что хочет. Потом-то батюшка мне говорил, что это бесы. Но тогда я был на стрёме. Думаю – Господь хочет, чтобы я женился. Звоню своей зазнобе и предлагаю встретиться. Она не против. Приезжаю. Предлагаю руку и сердце. Она не против. Тащу её в койку. Она не против – тащится. Всё происходит традиционно. Подаём заяву в ЗАГС. Исповедую блуд на Исповеди. Тому самому батюшке, который давал мне епитимью за блуд на острове. Типа построже будет. А он не осудил. Типа нормально всё. А я уж надеялся на отпуск. Пошёл медовый месяц перед росписью. Шустрю по хозяйству. Забил холодильник. Праздник. Потому что потом – воздержание и пост. Я предупреждал, с кем она связалась. Старался и в койке. Тем более, что мне это нравилось. Тем более, что скоро это закончится. Кстати, только тогда – на шестом десятке жизни я и осознал, что такое есть два в одном. Только тогда я понял, что такое есть близость душ. Не тел. Душ. Был очень рад. Перспективы кружили голову. Но. Спустя чуть пару недель этой идиллии. Ужинаем мы. Она приготовила замечательный ужин и казалось, что ничто не предвещает. Некоторые ругают алкоголь. Вот доказательство противоположного. После третьего бокала шампанского она начала осуждать меня. Копия моей бывшей жены. Я пытался увещевать её. И так, и сяк. Типа – не осуждай, и не осуждена будешь, не суди, и не судима будешь и пр., и пр. .Не помогало. Я понял, что это очередной Облом Петрович. Что бесенята опять разведи меня за полкопейки. Объяснил ей всё. Она забрала заяву из ЗАГСа. Не злимся типа друг на друга. Здороваемся. Я ей иногда отдаю рыбу, когда встречаемся. У неё сиамские красавицы. Как и она сама. Скучаю по ней часто. Но видно – не судьба. Да и боюсь встречаться – вдруг опять сблужу. Но тётка она – суперская. Хочется всегда сидеть с нею за одним столом и пить чаёк, беседовать за жизнь и пр. . Очень люблю её. Очень хочется её спасения. И уважаю сильно. Сколько она всего вытерпела в своей жизни – мама не горюй. Я бы не смог. Но – не судьба. Хотя – кто его знает? Пути Господни неисповедимы. Вдруг покается? Помоги ей, Господи.    

Поделом. Как же я всё-таки боюсь женщин. Одни и те же грабли. Всегда. Сначала любезности. Но как только они видят, что их отвергают – ховайся. Такие камешки летят, что мама не горюй. И это те, которые еще вчера пели тебе небесные диферамбы. Других примеров я не знаю  Хотелось бы разочароваться. Пока что факты утверждают обратное. А может быть – это от моей блудливости? Типа она всему причина? Вполне может быть.